Утро 23 декабря 1907 года было сырым и туманным. Клару вынесли из дома в деревянном гробу, и катафалк направился в церковь. После короткой службы небольшая похоронная процессия – катафалк и две кареты – медленно проехала по мосту через Дунай к Леондингу. Как фрау Гитлер и желала, ее похоронили возле мужа. Члены семьи молча стояли у могилы.
  Рождество для Гитлеров оказалось печальным. Семья нанесла визит доктору Блоху, чтобы оплатить расходы за лечение. Это была значительная сумма, составлявшая более десяти процентов состояния Клары, но ее нельзя было назвать чрезмерно высокой, поскольку она включала семьдесят семь визитов на дом и сорок семь курсов лечения. Деньги были уплачены с выражением глубокой признательности. Адольф горячо пожал врачу руку и сказал: «Я буду вечно вам благодарен». «Интересно, помнит ли он эту сцену, – писал Блох тридцать три года спустя в американском журнале «Колльерс». – Думаю, помнит, потому что мне оказывались почести, как ни одному другому еврею в Германии или Австрии».
  Адольфа и Паулу пригласили провести день с Раубалями, но Гитлер отказался. Ему было неприятно иметь дело со своим шурином Лео, который постоянно высмеивал его мечту стать художником. Да и остальные родственники допекали его советами. Адольф решил поехать в Вену. Он сумел убедить и Густля отправиться с ним – в Вене его друг имел больше шансов стать профессиональным музыкантом.
  После уплаты денег за лечение и похороны от состояния бережливой Клары осталось по крайней мере три тысячи крон. Так как Ангела взяла на себя ответственность за одиннадцатилетнюю Паулу, она, вероятно, получила более двух третей этой суммы. Алоиз Гитлер-младший позднее рассказывал своему старшему сыну, что он убедил Адольфа передать свою часть наследства девочкам, поскольку Раубали жили довольно стесненно. По его словам, Адольф с готовностью уступил свою долю Ангеле, а Алоиз – Пауле. Если это так, то на карьеру в Вене у Адольфа осталось совсем немного: его сиротское пособие и остатки отцовского наследства.
  Итак, Гитлер в середине февраля 1908 года попрощался с родственниками и отправился на вокзал в сопровождении Густля, который должен был ехать позднее. Через пять часов восемнадцатилетний Адольф Гитлер в третий раз приехал в Вену, остановившись в снятой им комнате. 18 февраля он отправил Кубичеку открытку:
  «Дорогой друг! С нетерпением жду твоего приезда, встречу тебя как следует. Для начала остановишься у меня, а там посмотрим. Пианино можно взять напрокат за 50–60 флоринов. Передай привет своим уважаемым родителям. Приезжай скорее. Твой друг Адольф Гитлер».
  Пять дней спустя Густль с чемоданом и сумкой, полной домашней снеди, приехал в Вену. Адольф встретил его очень тепло и привел в свою комнату на втором этаже. Повсюду на полу валялись рисунки. Адольф накрыл стол газетой и разложил свои скудные припасы – молоко, колбасу и хлеб. Густль отложил все это в сторону и, как волшебник, вынул из сумки жареную свинину, свежие домашние булочки, сыр, варенье и бутылку кофе. «Да, – воскликнул Адольф, – вот что значит иметь мать!» Так как комната была слишком маленькой для двоих и пианино, Адольф убедил хозяйку уступить им более просторную комнату. Друзья согласились платить двадцать крон в месяц, вдвое больше первоначальной квартплаты. Пианино заняло много места, и поскольку Адольф привык прохаживаться по комнате, пришлось переставить мебель, чтобы освободить место для его вышагиваний – не более трех метров туда и столько же обратно.
  Через два дня Густль зарегистрировался в музыкальной академии и сдал вступительный экзамен. «Не думал, что у меня такой умный друг», – заметил Гитлер. Но в последующие недели он не проявлял особого интереса к делам приятеля. Зато устроил сцену, когда к Густлю пришла сокурсница, красивая девушка. После ее ухода Гитлер произнес речь о «бессмысленности приема на учебу женщин». Кубичек вспоминал, что Адольф «раздражался по пустякам», все ему не нравилось, «жить с ним было трудно, он постоянно был в ссоре со всем миром, везде видел несправедливость, ненависть и вражду».
  Причиной стала очередная неудача Гитлера при поступлении в академию художеств. Он обрушился на преподавателей, обзывая их «сборищем дураков, бюрократов из каменного века». «Всю эту академию надо взорвать!» – заключил взбешенный Адольф. Лицо его горело, глаза сверкали. Наконец он сообщил, что его не приняли. «И что теперь?» – озабоченно спросил Кубичек. «Да ничего», – спокойно ответил Гитлер и, сев за стол, стал читать книгу.

Рисунок, сделанный Адольфом Гитлером в годы его молодости в Вене

 Адольф вел спартанский образ жизни, экономя деньги. Целыми днями он питался лишь молоком и хлебом. Кубичек ничего не знал о финансовых делах друга. Адольф, очевидно, стыдился своей бедности и иногда сетовал на «эту собачью жизнь». Тем не менее каждую неделю молодые люди ходили в оперный театр.
  Вагнер никогда не надоедал Гитлеру. По словам Кубичека, музыка Вагнера «переносила Адольфа в мистический мир, и это помогало ему сдерживать бурные проявления своего невыносимого характера». Например, оперу «Лоэнгрин» друзья слушали десять раз. Кубичек пытался приобщить друга к Верди, но тому понравилась только «Аида». Они также ходили на концерты – Кубичек как студент академии имел право на бесплатные билеты. Густль был удивлен, когда у Адольфа «начал развиваться вкус к симфонической музыке». Особенно ему нравились романтики – Вебер, Шуберт, Мендельсон и Шуман. Производили впечатление также Брукнер, Бетховен и Григ.
  Молодой Гитлер проявил большой интерес к условиям жизни венских рабочих. Он осматривал дома, потом в своей комнате проектировал новые кварталы, описывая их Куби-чеку. Однажды он исчез на три дня и вернулся, заявив другу, что «дома будут снесены», и всю ночь работал над проектами «образцовых рабочих кварталов». Адольф часто просиживал за столом с керосиновой лампой до поздней ночи. Кубичеку он сказал, что пишет драму о борьбе в древней Баварии в связи с принятием христианства. Гитлер писал и другие драмы, используя сюжеты из германской мифологии и истории. Иногда он зачитывал Густлю отрывки из своих сочинений.
  Произведения Адольфа требовали много декораций, и однажды Густль посоветовал другу написать что-нибудь попроще, например, комедию, на что Гитлер обиделся.
  Как-то Кубичек застал его за пианино. «Хочу сочинить музыкальную драму», – сообщил тот. Итак, Адольфу, предстояло сочинить музыку, Густлю – написать ноты. Несколько дней спустя Гитлер сыграл на пианино увертюру. Густлю показалось, что это подражание Вагнеру. Гитлер продолжал работу, но через несколько недель забросил ее – наверное, иссякло вдохновение.
  На Пасху Кубичек поехал домой, где задержался в связи с болезнью. Свой день рождения, 20 апреля, Гитлер встретил в полном одиночестве. Вернувшись наконец, Густль убедил друга почаще выезжать на природу. Была весна, друзья гуляли по Венскому лесу, катались на пароходе по Дунаю. Хотя в это время года молодые люди думали о любви, секс не играл большой роли в их жизни. Нередко встречные женщины бросали в их сторону недвусмысленные взгляды. Сначала Кубичек думал, что их внимание направлено на него, но вскоре убедился, что их интересует сдержанный Гитлер, который холодно игнорировал эти молчаливые приглашения. Кубичек и Гитлер сексом не занимались, но часами рассуждали о женщинах, любви и браке. Обычно Адольф доминировал в этих дискуссиях. Он заявлял, что должен хранить свое «пламя жизни», что до брака мужчина и женщина должны заботиться о чистоте тела и души, чтобы произвести здоровое потомство.
  Но его занимала и темная сторона секса. Адольф часами разглагольствовал о «развратных обычаях», обрушивался на проституцию, осуждая не только проституток и их клиентов, но и общество в целом. Однажды после посещения театра он взял Густля за руку и предложил ему посмотреть на эту «клоаку разврата». Они двинулись по улице Шпиттельберггассе, где обитали жрицы любви.
  Проходя мимо окраинных домишек, ярко освещенных изнутри, можно было увидеть развлекающихся там девушек. Как вспоминал Кубичек, «они сидели полуголые, наводили красоту, причесывались, глядя в зеркало, ни на минуту не забывая о проходящих по улице мужчинах». Иногда какой-нибудь прохожий останавливался перед домом, перебрасывался парой слов с девушкой, и тогда свет выключался.
  По возвращении домой Адольф произнес длинную тираду о разъедающей общество язве проституции.
  Густль успешно закончил учебный год и принял участие в выпускном концерте. Были исполнены три его песни и две части струнного секстета. Адольф гордился успехами друга. В начале июля Кубичек собрался в Линц к родителям. Адольф о своих планах не распространялся. На вокзале они тепло попрощались, при этом Адольф несколько раз повторил, что теперь ему будет очень одиноко.
  Друзья переписывались. Гитлер сообщал, что много работает и его мучают клопы, сетовал на бронхит и неустойчивую венскую погоду. В конце августа Адольф уехал в Шпиталь. Но эта поездка в родные места не принесла ему радости. Родственники раздражали его своими советами подыскать стоящую работу. Даже двенадцатилетняя Паула, глядя на взрослых, пыталась поучать старшего брата. Адольфу были свойственны родственные чувства, но ему не хватало взаимопонимания и общих интересов с родственниками. В результате он снова уехал в Вену и больше в Шпитале не появлялся.
  В середине сентября Адольф сделал очередную попытку поступить в академию художеств. Но представленные им рисунки, плоды годового труда, были сразу же отвергнуты, Гитлер не был даже допущен к вступительным экзаменам. Этот удар усугубился проблемой выживания. Деньги иссякли, и в середине ноября Гитлер снял более дешевую комнату в шумном районе возле вокзала, даже не оставив записки для Кубичека, который вот-вот должен был вернуться. Когда тот приехал, хозяйка сообщила, что его друг выселился и не оставил адреса. Шли недели, но от Адольфа не поступало никаких известий.

Рисунок молодого Гитлера

 Гитлер прекратил связь и с Кубичеком, и с родственниками, со всем, что напоминало ему о Линце и доме. Свое двадцатилетие Адольф встретил опять в одиночестве, погрузившись в мир своих грез. Соседи вспоминали о нем как «вежливом, но необщительном» человеке. Правда, одна кассирша из ресторана, где Гитлер иногда обедал, хвалила его, потому что «он был очень серьезным и спокойным, читал книги, не то что другие молодые люди».
  К концу лета положение Адольфа еще более ухудшилось. Если не считать двадцати пяти крон сиротской пенсии в месяц, его ресурсы иссякли. Он переселился в крохотную комнатку и зарегистрировал в полиции изменение адреса, при этом поставил в графе «профессия»: «писатель». Но через месяц Гитлер покинул и это последнее прибежище, оказавшись на дне безысходной бедности. В полиции было лишь отмечено, что он выселился и не оставил адреса. В течение следующих трех месяцев Адольф бродяжничал, ночуя в парках и подъездах. Зима в 1909 году наступила рано, и уже в конце октября Гитлер был вынужден искать какое-то пристанище, находя его в различных ночлежках, содержащихся благотворительными организациями.
  «Даже сейчас я содрогаюсь, – писал позднее Гитлер, – когда вспоминаю об этих жалких притонах, грязных и шумных... Это был самый печальный период в моей жизни». По утрам Адольф занимал очередь за миской супа, выдаваемого бродягам одной церковной организацией.
  К концу осени он продал часть одежды, в том числе и черное зимнее пальто. Перед самым Рождеством Гитлер, дрожа от холода в своей легкой куртке, узнал о ночлежке для бездомных на окраине Вены, где за минимальную плату давали крышу над головой. Обитатели обязаны были благоустраивать территорию или помогать по хозяйству, а также соблюдать чистоту в комнатах.
  В тот холодный декабрьский вечер Гитлер стоял в очереди с другими голодными бродягами, которым не терпелось попасть под заветную крышу. Когда дверь открылась, толпа бездомных заполнила вестибюль. Гитлер получил карточку на недельное проживание и койку в одной из громадных комнат. Для человека, привыкшего к уединению, это было страшным унижением. Адольфу пришлось вымыться в общем душе и сдать одежду на санобработку. Потом его группа строем, как в тюрьме, прошла в столовую, где каждый получил тарелку супа и кусок хлеба. Можно представить отчаяние гордого молодого человека, оказавшегося в заведении, где личность теряла всякую индивидуальность, превращаясь просто в частичку громадного стада.
  Сосед по койке, здешний старожил по имени Райнхольд Ханиш, взял новичка под свою опеку и растолковал ему, что к чему. Когда-то Ханиш тоже мечтал стать художником, и на него произвело впечатление красноречие Гитлера. Тот в свою очередь проявил живой интерес к рассказам соседа, который побывал во многих уголках Германии и несколько лет провел в Берлине. Ханиш также объяснил новичку, как выжить зимой. Утром они уходили из приюта и получали порцию супа у церкви, потом где-нибудь грелись и к наступлению темноты возвращались в приют. Иногда им удавалось заработать несколько крейцеров на расчистке снега или переноске багажа на вокзале. Но Гитлер был слишком слаб для тяжелой физической работы. Однажды понадобились землекопы, и Адольф решил наняться. Ханиш посмотрел на него и сказал: «Забудь об этом. Ты просто не вылезешь из ямы».
  Гитлер пытался попрошайничать, но у него для этого не хватало ни умения, ни нахальства. Ханиш не мог понять, почему такой образованный и талантливый человек стал бродягой, и как-то спросил у приятеля, чего он ждет. «Не знаю», – безразличным тоном ответил тот. Адольф страшно похудел, одежда болталась на нем, как на вешалке. Ханиш уговаривал приятеля рисовать почтовые открытки. Гитлер отказывался – он так плохо одет, что никто не станет покупать их у него. Ханиш предложил свою помощь при условии, что выручка будет делиться пополам. Гитлер ответил, что у него нет никаких принадлежностей для рисования – он их распродал вместе с одеждой. «Но разве у тебя нет родственников?» – изумился Ханиш. Гитлер написал кому-то открытку, вероятно, тете Иоганне, с просьбой прислать до востребования немного денег. Через несколько дней он получил пятьдесят крон. Стоя в очереди в приют, довольный Адольф не мог удержаться от соблазна показать банкноту приятелю. Тот, как более опытный, посоветовал спрятать деньги подальше, иначе его могут ограбить или «взять взаймы».

Вид Вены, нарисованный Гитлером в молодые годы

 Прежде всего необходимо было одеться потеплее, так как Гитлер постоянно кашлял. Он купил поношенное пальто за двенадцать крон. Ханиш настаивал, чтобы его приятель сразу же приступил к работе. Но тот не спешил, тем более, что в их казарме не было для этого условий. Адольф решил переселиться в другой приют, в центре города, где обитателям предоставлялись хотя и крохотные, но отдельные комнатушки.
  В начале февраля 1910 года Гитлер отправился в это заведение. Ханиш его не сопровождал: он получил место среди обслуживающего персонала приюта, к тому же ему надоело быть нянькой при Гитлере. Действительно, условия в новом приюте оказались получше: за небольшую плату неплохо кормили. Можно было готовить и самому. Здесь были читальня, комната для игр, библиотека. Большинство жило в общих комнатах, но за дополнительную плату можно было получить маленькую каморку с окном. Соблюдалась идеальная чистота. Внутренний распорядок запрещал находиться в комнатах днем, играть позволялось только в шахматы, шашки и домино, за шум и скандалы виновные изгонялись немедленно. Употребление крепких спиртных напитков запрещалось (пиво и вино к таковым не относились).
  В такое строгое заведение попал Гитлер. Он заплатил за проживание – полкроны в день, принял душ, прошел санобработку и получил каморку, где впервые за долгое время почувствовал себя личностью. Через неделю явился Ханиш: он по горло был сыт работой прислуги. «Опекун» снова взялся за Адольфа и сумел добиться для него места в одной из рабочих комнат. Вскоре Гитлер стал выпускать «продукцию» – рисовать почтовые открытки с видами Вены, а Ханиш продавал их в пивных, оставляя себе половину выручки. Через несколько недель плоды такого сотрудничества дали о себе знать. Правда, это был относительный заработок: Гитлер не мог себе позволить купить даже новую рубашку. А следует отметить, что в обносившейся одежде, длинноволосый и с бородой, он выглядел не лучшим образом.
  Тепло и пища пробудили у Адольфа интерес к политике. В значительной мере благодаря ему рабочая комната превратилась в своеобразный форум. Здесь собиралась «интеллигенция» приюта – пятнадцать–двадцать человек, увлеченных литературой и искусством. Терпели и нескольких рабочих, «если они себя прилично вели». Адольф стал лидером группы, произнося речи о политической коррупции и других проблемах текущей жизни. Эти лекции иногда перерастали в острые дебаты. Если политическая дискуссия разгоралась в другом конце комнаты, Гитлер не мог удержаться – бросал работу и, размахивая кистью, вступал в спор. Ханиш, возвращаясь после очередной торговой операции, обычно успокаивал своего партнера и заставлял его браться за работу. Но в его отсутствие Адольф снова осуждал негодяев социал-демократов или восхвалял лидера антисемитской христианско-социалистической партии Карла Люгера. «Когда он возбуждался, – вспоминал Ханиш, – он не мог сдерживаться – кричал, размахивал руками. Когда же был спокоен, то вел себя в общем достойно».
  Адольф так увлекся политикой, что стал посещать заседания палаты депутатов. Он с интересом слушал дебаты, перераставшие иногда в крикливые споры и даже драки. По возвращении Гитлер продолжал свои разглагольствования о предательстве социал-демократов.
  Ханиш не слышал, чтобы Гитлер обрушивался на евреев, и остался убежденным в том, что его друг, среди любимых актеров и певцов которого были и евреи, – не антисемит. Наоборот, Адольф выражал благодарность еврейским благотворительным организациям, услугами которых пользовался, а также высказывал слова восхищения по поводу сопротивления евреев преследованиям, которым они постоянно подвергались. Ханиш вспоминал лишь, как однажды Гитлера кто-то спросил, почему евреи остаются чужаками в приютившей их стране, и тот с раздражением ответил, что они принадлежат к «другой расе» и имеют «другой запах».
  Двое из ближайших друзей Гитлера в приюте были евреями: одноглазый слесарь по кличке Робинзон, часто ему помогавший, и бывший торговец картинами из Венгрии Йозеф Нойман, который пожалел Адольфа и подарил ему вполне приличный холст.
  Тем не менее в «Майн кампф» Гитлер утверждал, что в Вене он стал убежденным антисемитом, потому что евреи «хладнокровно, бесстыдно и расчетливо» руководили проституцией, контролировали мир искусства и, что возмущало его больше всего, «господствовали» в социал-демократической прессе. Вполне вероятно, что эти открытия пришли к Адольфу намного позже, а его ранние антисемитские предрассудки мало чем отличались от предубеждений средних венцев. Отдельные организованные группы прививали ненависть к евреям, и молодой Гитлер жадно читал бульварные листки, заполнявшие газетные киоски.
  Позднее Гитлер говорил фрау Ханфштенгль, что его ненависть к евреям – «личное дело». Можно лишь гадать о подоплеке этого «личного дела». Возможно, это была подсознательная ненависть к доктору Блоху, хотя Гитлер через год после смерти матери послал ему теплое новогоднее поздравление, подписав в конце: «Всегда благодарный Вам Адольф Гитлер». Дело в том, что часто скорбящий сын осознанно или подсознательно винит в смерти любимого родителя врача. Не исключено, что упомянутое «личное дело» касалось какого-нибудь торговца картинами, то ли деятеля академии художеств, то ли еще кого-то.
  К весне 1910 года Гитлер так увлекся политикой, что это сказалось на его заработках. В ответ на упреки Ханиша он давал обещания исправиться, но как только партнер уходил, снова хватался за газеты или ввязывался в дискуссии. Наконец, по какой-то причине – возможно, ему надоели приставания Ханиша, – он исчез со своим еврейским другом Нойманом. Еще раньше они намеревались эмигрировать в Германию. Но туда они не попали, застряв в Вене, и через пять дней вернулись без единого крейцера в кармане. Гитлер с жаром принялся за работу. Но вскоре партнерство с Ханишем прервалось, и Адольф снова оказался один.
  Осенью Гитлер предпринял очередную попытку поступить в академию художеств. С большим рулоном рисунков и акварелей он прошел в кабинет профессора Рихеля и попросил его содействия. Работы молодого человека не произвели на профессора должного впечатления, хотя он признал, что выполнены они со знанием законов композиции и с похвальной тщательностью прорисовки. Расстроенный Гитлер вернулся в приют и возобновил свою работу. Но без Ханиша Адольф не мог сбывать картины. Отчаянно нуждаясь в деньгах, он обратился за помощью к тете Иоганне, с которой расстался несколько лет назад в ссоре. Тетушка была при смерти и, вероятно, испытывала раскаяние по поводу плохого обращения с Адольфом. 1 декабря она взяла в банке все свои сбережения – весьма приличную сумму в 3800 крон – и значительную часть отдала племяннику.
  Через несколько месяцев, в начале 1911 года, Иоганна умерла, не оставив завещания. Когда Ангела Раубаль узнала, что Адольфу досталась значительно большая доля тетушкиных денег, она подала иск в суд, требуя половины сиротского пособия сводного брата. Это было справедливо, поскольку Ангела, недавно овдовев, содержала не только своих детей, но и Паулу. Под таким давлением, а возможно, повинуясь укорам совести, Адольф вообще отказался от своего пособия, которое было основным источником его существования в последние несколько лет. Он приехал в Линц и, заявив, что ныне «способен себя содержать», отказался от своего сиротского пособия в пользу сестры Паулы. Это было соответствующим образом оформлено судом. Адольф снова принялся за работу. Товарищи уважали его за талант, вежливость, готовность помочь. Но когда дело доходило до политики, Гитлер бросал кисть и ввязывался в спор, крича и жестикулируя.
  У многих это вызывало раздражение, даже гнев, и однажды на кухне его крепко побили двое рабочих: он обозвал их «идиотами» за принадлежность к социал-демократической организации. Адольф заработал большую шишку на голове, ссадины на лице, ему намяли бока и ушибли руку.
  Вскоре у Гитлера появился новый приятель – Йозеф Грайнер, молодой человек с богатым воображением. Они часами беседовали о политике, экономике, астрологии и оккультизме, о легковерии людей. Поводом для последней темы послужило рекламное объявление в газетах, на котором была изображена женщина с волосами до пола. В пояснительном тексте говорилось: «Я, Анна Чиллаг, с длинными, как у Лорелеи, волосами, вырастила эти красивые волосы с помощью особой помады, которую изобрела сама. Любая женщина, которая хочет иметь такие красивые волосы, должна написать мне и получить бесплатно чудесный совет».
  Грайнер вспоминал, что Гитлера это взволновало. «Вот что значит реклама!– воскликнул он. – Главное – пропаганда, и люди поверят любой чепухе. Пропаганда заставит сомневающихся верить. Глупых людей – тьма тьмущая».
  В последующие месяцы 1911-го и в 1912 году Гитлер в какой-то мере утихомирился. Он больше работал, меньше спорил. Качество его работ улучшилось. Акварель с изображением одной венской церкви, например, была такой точной, что могла быть принята за фотографию. Технически картины Гитлера были выполнены на довольно высоком уровне, особенно для человека без художественного образования. Но это касалось изображения строений. Когда же Адольф рисовал людей, лица у них получались невыразительными и диспропорциональными. Короче говоря, Гитлер был больше ремесленником, чем художником, больше архитектором, чем живописцем.
  С тех пор он больше не хвастался своими успехами. Когда товарищи собирались вокруг очередной законченной картины и говорили комплименты, автор скромно отвечал, что он всего лишь дилетант и еще как следует не научился рисовать. Одному приятелю Адольф признался, что рисует лишь ради денег. С первыми финансовыми успехами пришло и желание выглядеть более благопристойно. Одежда у Адольфа теперь была чистой, хотя и поношенной, он всегда был тщательно выбрит. Молодой человек стал таким респектабельным, что директор приюта иногда даже останавливался перекинуться с ним парой слов – такой чести обитатели приюта удостаивались редко.
  Изменилось и поведение Гитлера, он стал более осмотрительным в спорах о политике. Получив ценный урок, «я научился меньше ораторствовать, больше слушать даже людей с примитивным мышлением», – писал Адольф. Он понял, что нельзя влиять на людей, настраивая их против себя.
  По воспоминаниям Ханиша, Гитлер завоевал репутацию интеллигента в рабочей комнате. «Он был дружелюбным и очаровательным человеком, который интересовался судьбой каждого товарища». Но при этом Адольф всегда соблюдал дистанцию. «Никто не позволял себе с ним фамильярничать. Но он не был гордым или высокомерным. Наоборот, он старался слыть добряком». Если кому-нибудь нужно было пятьдесят геллеров на ночлег, Адольф всегда вносил свою долю. Ханиш несколько раз видел, как он со шляпой по кругу собирал нужную сумму.
  Во время обычных политических споров Гитлер продолжал работать, иногда вставляя пару слов. Но стоило кому-нибудь заговорить о «красных» или «иезуитах» или сделать замечание, задевающее его за живое, Адольф тут же вскакивал и начинал спорить, «не избегая вульгарных выражений». Потом он замолкал и, делая пренебрежительный жест, возвращался к работе, «как будто хотел сказать: жаль на вас тратить слова, все равно не поймете».
  В каком-то смысле Гитлер примирился с Веной и ее дном. Но этот город интересовал его все меньше и меньше. Уже давно мысли Адольфа были устремлены к Германии, к «отечеству». Над его койкой в рамке висел стихотворный лозунг:

  «Мы смотрим, свободные и открытые,
  Мы смотрим постоянно,
  Мы смотрим с радостью
  На германское Отечество!
  Хайль!»

  Пять с половиной лет провел Гитлер в Вене, любя и ненавидя славную столицу Габсбургов. Это был период лишений и нищеты, «самый мерзкий период» его жизни. Но это было и время, которое сформировало его больше, чем какой-либо университет. Позднее Гитлер писал: «Это была самая тяжелая, но и самая совершенная школа моей жизни».
  24 мая 1913 года, упаковав все свои вещи в одну небольшую потрепанную сумку, Адольф покинул приют. Ханиш вспоминал, что друзья с сожалением расставались с ним. «Мы потеряли хорошего товарища, который всех понимал и всем помогал как мог».
  Покинув Вену, Гитлер направился в Мюнхен. «Я попал в этот город мальчиком, а покинул его мужчиной. Здесь были сформированы основы моей философии вообще и политическое мировоззрение в частности», – позже написал он о годах, проведенных в австрийской столице.

 rushist.com